На страницах специального выпуска газеты «Грань» «Литературка столичного региона», публицистической статьей В.И Белова «Гримасы двуликого Януса», мы напоминали нашим читателям о том, что Василий Иванович не только сам активно сотрудничал с нашим изданием, но и привлекал своих коллег к участию в литературных конкурсах. Особенно много работ присылали его земляки с Вологодской области, где он пользовался огромным авторитетом.

В юбилейный год – «Грани» в 2025 году исполняется 35 лет - коллектив редакции решил провести своего рода литературную вахту памяти, рассказать посредством публикаций о своих сотрудниках, поэтах и писателях, внесших своими статьями и литературными произведениями весомый вклад в развитие издания, ставшего заметным культурным достоянием и бесценным наследием для потомков.
Вполне закономерно начать эту акцию с интервью Василия Белова газете «Грань» «Без совести нет литературы», напечатанного в №6 за феврале 1997 года, которое не потеряло своей актуальности и в наши дни.

…Слово Василия Белова глубинно и узорчато, как знаменитые вологодские кружева. Его художественная мысль, нередко обращенная в прошлое, всегда направлена на главное, «вокруг чего ходит душа» большого писателя. Мне вспомнилась фраза, венчающая его рассказ «Весна»: «надо было жить, сеять хлеб, дышать и ходить по этой трудной земле, потому что другому некому было делать все это…»

Все крупные писатели прошлого и настоящего так или иначе, но не могли и не могут обойти в своем творчестве проблемы «познания духа» народа – художественное исследование народа в эпоху великого перелома в деревне.
В нашей газете был опубликован его рассказ «Запах гари», сегодня мы публикуем интервью с Василием Беловым, взятое у писателя для «Грани».
- Василий Иванович, в этом году я с делегацией московских литераторов ездил в станицу Вешенскую. В Шолоховском музее обратил внимание на фотографию, где запечатлены автор «Тихого Дона», космонавт Юрий Гагарин и вы.
- Это была интересная поездка. Я в ту пору был вице-президентом Болгарского клуба. В памяти осталось много эпизодов. И чувства были противоречивые, но почтительные по отношению к Михаилу Шолохову. У меня была внутренняя полемика с романом «Поднятая целина». Я в свое время провоцировал Шолохова на спор, ведь меня волновала крестьянская тема.
Спрашиваю его: «Какой достаток должен был иметь казак, чтобы его раскулачили?».
Он ответил: «60 пудов зерна». Для нашего севера это довольно много хлеба, а для Дона – это последний бедняк.
А меня мучила крестьянская тема. Я уже тогда считал и сейчас считаю, что «Поднятой целины» недостаточно, чтобы показать трагическую сторону коллективизации, да и в самой книге есть конъюнктура. Но в тех условиях вести разговор не получилось, мешали. Один комсомольский поэт то наступит на ногу, то вежливо оттирает. Отгораживали от писателя и работники КГБ. Говорить не давали….
- После «Поднятой целины» появились «Мужики и бабы» Б. Можаева, «Солнечная пядь, «На Иртыше» С. Залыгина, «Драчуны» М. Алексеева, рассказы Е. Носова, В. Солоухина, В.Шукшина, В. Распутина, чьи судьбы кровно связаны с крестьянством.
- Эта трагическая страница русской истории продолжается. Коллективизация была, есть она и сейчас. Её по-всякому можно делать. И долго ли она продлится? Этой темы еще серьезно никто не коснулся.
Сначала раскулачивали индивидуальные хозяйства. Потом колхозы. Война. И разорили окончательно деревню. Было много видов раскулачивания. Что творит Заславская! Нужно только объявить неперспективным целый район. Что означает неперспективный? Это когда не строят жилища, дороги, школы… Вот такая идет коллективизация и борьба с крестьянством…
-Вы начинали свою литературную деятельность как поэт. Считаете ли вы, что подлинный прозаик должен начинать со стихов?
- Кто как. Это совершенно не обязательно. Стихи, конечно, развивают настоящее чувство слова, краткость, поэтичность, образное мышление. Если есть настроение – это уже стиль! Поэзия – великолепная школа! Без нее нельзя обойтись…
- Буквально на днях я вернулся из Вологды, где вместе с вами мы отмечали 35-летие писательской организации. Побывал я на могиле прекрасного русского поэта Николая Рубцова, с которым часто общался в общежитии Литературного института имени М. Горького. Знаменитых словотворцев дала вологодская земля. Кого вы выделили бы сегодня?
- На меня влияли хорошие поэты. Рядом с Рубцовым работал прекрасный поэт Сергей Чухин. Таких у нас много. Они и сейчас есть. А что касается себя, то у меня менялись вкусы. В последнее время я зауважал Тютчева, Баратынского, но, к сожалению, мало времени, чтобы перечитывать.
Я и сам продолжаю заниматься стихами, и если помогут обстоятельства, то выпущу книгу стихотворений.
- Кто вам близок из современных поэтов?
- К горести, мало знаю молодых и не очень уважаю модернистов, хотя не разбирался в этом направлении серьезно. Литература существует, и я надеюсь на ее взлет….
- Кто из западных писателей вам по душе?
- Была великолепная американская литература. Меня когда-то потрясли произведения Фолкнера, Фицджеральда и других. Кажется, что в Европе такой нет. Может быть, я ошибаюсь.
- Над чем вы сейчас работаете?
- Я не ставлю перед собой никакой задачи. Так интересней получается. Недавно написал для журнала «Москва» очерк «Дорога на Валаам». Занимаюсь публицистикой приехал специально в столицу, чтобы поработать в архиве для третьей книги – «Хроника. Первая – «Кануны», вторая – «Год великого перелома». У этого романа документальная основа. Я думаю, раз начал - значит закончу, если поможет Бог.
- Читатели интересуются, какие книги у вас выходят?
- Выходят книги в Вологде и в московском издательстве. Там есть новые рассказы. Кое-что делаю. Но годы берут свое.
- Вы легко пишите?
- Прочитайте письмо Гоголя, где он учит, как надо писать. Рекомендую: сначала надо выплеснуть все на бумагу, потом спрятать и забыть. Вернуться, поработать на полях рукописи и снова забыть. И так до девяти раз! Кто из наших писателей способен на такое? У меня же получается два-три раза. Когда правишь, то обязательно появляются новые мысли.
- Василий Иванович, что бы вы могли пожелать молодым писателям, вступающим на трудную литературнную стезю?
- Не следует торопиться печататься. Без совести никакой литературы нет. Естественно, нужно мужество, чтобы жить по совести.

Поэзия Василия Белова:

***
Пожалей меня, пощади,
С грозовой не своди дороги,
Чтоб горел и горел в груди
Неуемный огонь тревоги.

Слишком мало в запасе дней,
Слишком многое сделать надо.
Пощади меня, пожалей,
Не считай тишину наградой.

Так бы жить вот, чтобы ни дня
Без ветров ошалелых, резких.
Пострашнее меча и огня
Абажуры да занавески...

Если ж я — что всего страшней —
Поверну с грозовой дороги,
Не щади тогда, не жалей,
Разожги мне огонь тревоги.
1960

* * *
Мне память ваша дорога,
я только с ней, друзья, бессмертен
и так же страшен для врага,
как это было в сорок третьем.
Припомните последний бой.
Я умер на степном пригорке,
не дописав письмо домой,
не докурив паёк махорки.
Был голубым небесный свод,
он потемнел от смертной пыли.
Вы без меня ушли вперед
и без меня врага добили.
А я лежал без чувств и сил,
уже не слыша гул сражений,
я у Отчизны попросил
земли родимой две сажени...
Весной нарядится земля, —
как много было мирных весен, —
я слышу шорох ковыля
и перелив девичьих песен,
и шум ветров в степных лугах, —
я слышу все, друзья, поверьте!
Мне ваша память дорога,
лишь с ней я неподвластен смерти.
1958

* * *
Коль работать идешь —
Рукава засучи,
В одиночку поешь —
И в строю не молчи.
Поле вспахано — сей,
Потянулся — бери,
Замахнулся — так бей,
Намекнул — говори!
Есть лишь правда и ложь,
Кто не здесь — значит, там,
Не с друзьями идешь —
Значит, служишь врагам.
Хорошо, коль дожил
Ты до поздних седин
Презирающим гниль
Золотых середин!
1961

Россия
Она меня не приласкала,
а обняла с железной хваткой,
жалеть и нянчиться не стала,
в борьбу втянула без остатка.
Борьба! Какое, скажут, слово-то, —
давно оскомину набило,
но в мире, надвое расколотом,
меня оно всегда будило.
Будило утром, днем и вечером
от сна, от голубого детства.
Борьба! И больше делать нечего,
и никуда уже не деться.
А мир, велик, суров и радостен,
моей Отчизной огорошен,
все меньше в жизни дряхлой гадости,
все больше свежести хорошей!
Но если я уйду из боя
для тишины и для бессилья,
ты не бери меня с собою,
ты прокляни меня, Россия!
1961

Ива
Июня шепот луговой
она забыть никак не может,
его несмелый первый зной
алмазов зимних ей дороже.

Но, нежность прежнюю храня,
она, как и ольха-соседка,
отдаст в объятья декабря
свои тоскующие ветки.

Минуют вьюги, холода,
и снова к той лесной опушке
придет июнь. Но никогда
он не простит свою подружку.
1956

* * *
На родине моей
Сегодня листопад.
Октябрь стрижет
Лесную шевелюру.
В пустых полях,
За древними домами
Усатой рысью
Ходит тишина,
И только слышно,
Как в стальное небо
Вбивает осень
Журавлиный клин
Да тракторный
Усталый рокоток
В последний раз
Дробится над землей.
Не жди меня,
Веселая страна,
Тебе нужна
Твоя пора покоя,
Укутывайся
Снежной телогрейкой,
Дыши глубоко
Свежими ветрами,
Пусть отдохнут
От летней канители
Родимые ложбины и бугры.
А я боюсь покоя своего,
Как раз уснешь
И больше не проснешься —
Спокойствие души
Необратимо.
1965

* * *
В жизни есть негаданная милость...
Будто пробуждение от сна,
снова неожиданно явились
родина, свобода и весна.

Ни поклажи, ни командировок,
только путь на радостный порог.
Этот путь нетруден и недолог, —
для кого же я его берег?

Всю укрепу внутреннего грима,
злую гарь житейского костра
нежно-нежно смыли с пилигрима
синие апрельские ветра.

Эти звезды вешними ночами
в голубой хоромине лесной
вновь меня тихонько повенчали
с родиной, свободой и весной.

Бьется сердце чище и безгрешней,
кажутся фальшивыми слова...
Над моею позднею скворешней —
Вечная сквозная синева.
1967

Колокол
Лежала руда немая,
веками молчала медь,
над ней жеребцы Мамая
свою находили смерть.
Сушились ковыльные бороды,
ветра поднимали свист,
но вот из-под Ново-города
сюда молодцы сошлись.
И плюнул старшой налево
и заступ зажал в ладонь,
земля растворила чрево,
лихой запылал огонь.
Предвестница звонкой славы,
накопленной в тыщи лет,
как будто кисель кровавый,
недолго кипела медь.
Молчать она не устала,
что зычен, широк и густ,
раскованный крик металла
будил молодую Русь.
Качался под небом колокол,
дымилась над Русью гарь,
окутанный звонным пологом,
оглох не один звонарь.
Широко гуделось, важно,
да колокол люб не всем,
похожий на кубок бражный,
а может, на бранный шлем.
Чем гул его был просторней,
тем ближе таилась месть:
язык выдирали с корнем,
валили в соседи крест.
Уплыли гульба и сеча
из медной его судьбы,
горластый наследник веча
попам угодил в рабы.
Висит над церковной крышей,
земные забыв дела.
Уж лучше б мортира лишняя
в Петровом полку была!
1967

На смерть Николая Рубцова
О, как мне осилить такую беду —
явилась и тучей нависла.
Не скроюсь нигде, никуда не уйду
от этого подлого смысла.

Подсчитано все, даже сны и шаги.
Как холят тебя и как любят!
Но губят меня не они, не враги, —
друзья уходящие губят.

Как будто позор предстоящего дня
узнали и — рады стараться —
один за другим, не жалея меня,
в родимую землю ложатся.

Мне страшно без них! Я не вижу ни зги,
ступаю, не чувствуя тверди.
Кого заклинать: не отринь, помоги,
в безжалостный час не отвергни?
Ни Бога, ни Родины... Лишь Мавзолей
и звезды, воспетые хором.
и, тихо мерцая, светило полей
горит над бессонным Угором.
1971

* * *
С лица Земли почти что стертая,
оскорблена, разорена,
моя родная, полумертвая,
получужая сторона,
в угоду всем друзьям-приятелям,
с которыми поем и пьем,
неужто в твоего предателя
я превращался день за днем?
1982

Новогодняя песня
Анатолию Заболоцкому
Когда вокруг ни друга, ни врага,
когда толпа знаменами полощет, —
на горький дым родного очага
я каждый раз иду как бы на ощупь.

В лесном краю никто меня не ждет,
кольцом ворот побрякаю для вида...
В моем окошке тает синий лед,
а в сердце тает горькая обида.

Клубится в небо белый-белый дым.
едва умоюсь снегом белым-белым,
я становлюсь как прежде молодым,
я становлюсь удачливым и смелым.
И в этот час печная головня
дороже мне, чем телефонный вызов.
Пускай друзья пируют без меня,
пусть не меня дурачит телевизор.

Перед огнем родного очага
я голубую полночь повстречаю
и в тишине за друга и врага
налью густого лагерного чаю.
1985

Молитва
О Боже мой! В тиши лесов
в безлюдьи дедовских угодий
освободи от праздных слов
и от назойливых мелодий.
От суеты и злобы дня
спаси и впредь, спаси меня.
Покуда в душах ералаш
и демократы жаром пышут,
я обновлю колодец наш
и починю родную крышу.
Не дай устать моим рукам,
еще...
прости моим врагам,
от ихних премий и наград
убереги в лесу угрюмом,
но вечевой Кремля набат
не заслони еловым шумом!
не допусти сгореть дотла,
пока молчат колокола.
1991

Кто накормит страну?
Модное восклицание
С дубовых трибун и с гнилых парапетов,
блюдя митинговую вашу страду,
не стыдно ли вам перед белым-то светом
истошно орать: «Накормите страну!»?
хотите забыть грабежи и расправы
и слезы детей в заполярном снегу.
Но даже в дыму алкогольной отравы
я эту обиду забыть не могу.
Учили меня вы пером и наганом,
стыдили, корили под красным гербом,
когда бунтовал — нарекли хулиганом,
когда я терпел — обзывали рабом.
Прощаю вам все: отчужденье столицы
и светлого Севера черную ночь,
но хлеб из чужой, из заморской пшеницы,
поверьте, жевать не хочу и невмочь.
Я всех накормлю...
Но оставьте в покое
на Древней Земле, у травы молодой!
Не трогайте избу мою над рекою
и белую церковь над синей водой!
1990

Верю!
Нам дано звездолеты строить,
Одевать в громовую сталь.
И родились уже герои,
Чтоб лететь в мировую даль.
Тишина.
А полет неистов…
Как представить все это, как?
Ночь. Не слышно в антеннах свиста,
И кругом неоглядный мрак.
Невесома и неупруга
Бесконечность.
Ни дней, ни лет,
Нет ни Севера, нет ни Юга,
Ни Конца, ни Начала нет.
А внизу
(если это можно — Низом Шар называть Земной)
Человечество осторожно
Продолжает жестокий бой.
Бой жесток и страшна работа
На планете несчетных гроз.
Сколько пролито в землю пота,
Человеческой крови, слез.
Только —
в это нельзя не верить
Время вызвездит сгустки тьмы.
Мы к планетам открыли двери,
Двери к счастью откроем мы!

Интервью подготовил внештатный корреспондент газеты Аршак Тер-Маркарьян
Возраст: 12+